Мы привыкли связывать счастье с потреблением: почему мы покупали, покупаем и продолжим покупать

Ученые выяснили, почему мы просто обречены покупать и почему мы стремимся выглядеть лучше остальных. Публикуем некоторые главы из их работы.

Книга «Круто! Как подсознательное стремление выделиться правит экономикой и формирует облик нашего мира». В ней профессор философии и когнитивной науки Стивен Кварц и политолог, специалист в области PR Анетт Асп делятся результатами глобального исследования нашего поведения, соотнесенного с новейшими данными в области нейронауки, экономики, эволюционной биологии.

Тайны потребления

Листья пальм колыхаются от ветра и отбрасывают тени на магазин Gucci, напоминающий храм. Рядом сверкает в солнечных лучах фасад в индустриальном стиле. На нем нет ни названия, ни таблички с адресом — как раз в духе минималистичной крутизны Prada. Внутри манекены, расставленные как на военном параде, холодно смотрят поверх голов зевак. В следующей витрине греются на солнце, распространяя запах дорогой кожи, сумки от Fendi по пятнадцать тысяч долларов за штуку, а шелковые костюмы от Bijan по двадцать тысяч терпеливо ждут покупателей. Витрину Dolce & Gabbana украшают восьмисотдолларовые джинсы, старательно порванные на коленях и заляпанные краской. Тут же имеется табличка с комментарием какого-то маркетингового консультанта: он уверяет, что восемьсот долларов за пару джинсов — прекрасное вложение средств и выглядеть вы в них будете еще круче, чем сейчас. Может быть, Родео-драйв в городе Беверли-Хиллз — не самое типичное место для проведения полевых исследований, однако порой ключи к самым большим тайнам человеческой души обнаруживаются в очень неожиданных местах.

Есть что-то странное в том, что торговые кварталы так привлекают туристов. В этот обычный летний день большинство людей на Родео-драйв заняты тем, что позируют перед фотокамерами на фоне магазинов, делают панорамные снимки улицы и прижимаются носами к стеклам витрин. Поскольку они на самом деле ничего не покупают (и даже не собираются), все это напоминает некое ритуальное действо. Наверное, для инопланетного антрополога эти сборища туристов были бы таким же экзотическим и таинственным зрелищем, как для нас племя доисторических людей, танцующих вокруг костра звездной ночью.

Согласно доктрине консюмеризма, без одежды вы не просто голы — вы бессмысленны

Что же привело всех этих людей на Родео-драйв? Чем очаровывает туристов эта улица?

Чтобы понять это, обратите внимание на их настроение. Взгляните, как они прогуливаются и замирают. Вы наверняка заметите, что они как будто пьяны, их головы кружатся от фантазий, навеянных сказками вроде «Красотки» и волшебной силой этого места. Взрослым людям именно эта улица — а не расположенный в часе езды к югу парк развлечений — кажется самым счастливым местом на земле. Это, конечно, больше чем развлечение. Это мечта. Мы настолько привыкли связывать счастье с потреблением, что нам даже не приходит в голову, что Родео-драйв для покупателя — простите за сомнительную метафору — что-то вроде Кентерберийского собора или Мекки для верующего. То есть сила этой улицы кроется в чем-то абстрактном, в выраженной здесь самой сути потребительства, в обещании, что личного счастья можно достичь, приобретая больше, чем на самом деле необходимо. Инопланетный антрополог, наверное, решил бы, что люди на Родео-драйв похожи на паломников, которые преодолели немалый путь ради того, чтобы достичь здешней роскоши и всего того, что несет с собой откровение потребительства.

Все мы — потребители. И все мы в той или иной степени живем под влиянием вероучения консюмеризма, согласно которому счастье зависит от того, что мы имеем (недавний социологический опрос показал, что лишь 6% американцев считают, что счастье нельзя купить за деньги). Когда кто-нибудь говорит, что счастье за деньги не купишь, обычно подразумевается, что приобретение вещей счастья не принесет. Но потребительство — это больше, чем просто покупка вещей. Оно позволяет получить разнообразный опыт, менять образ жизни. Пускай бестселлер Элизабет Гилберт «Есть, молиться, любить» и привлек внимание Опры как книга о поисках женщиной смысла жизни, но на самом деле описание путешествий героини — от наслаждения кухней в Италии до занятий йогой в Индии — это ода консюмеризму и тому образу жизни, который он делает возможным.

В нашей жизни понятия «вещи» и «опыт» настолько тесно переплетены, что мы не всегда можем отделить одно от другого. Два билета на игру любимой бейсбольной команды — это вещи, но, если вы возьмете с собой ребенка, это станет незабываемым опытом. Велосипед — это вещь, но благодаря ему вы можете приобрести опыт велопоездки по винодельческому району с друзьями. Или же будете каждую неделю участвовать в велопробеге местного клуба, ездить на различные гонки и вообще сделаете велосипед основой своего образа жизни. Не исключено, что образ жизни велосипедиста, который стал возможен благодаря потребительству, очень скоро начнет определять, кто вы есть.

Подумайте о том, как ваш собственный стиль потребления передает, кто вы есть — в своих и чужих глазах. Согласно доктрине консюмеризма, без одежды вы не просто голы — вы бессмысленны. Это объясняется тем, что в потребительской культуре вещи живут двойной жизнью, будучи, с одной стороны, материальными объектами, а с другой — символами или сигналами, которые явно или скрыто передают ваши ценности, стремления и даже страхи. Все это вместе составляет образ жизни, который возможен только благодаря потребительству. В самом деле, согласно взглядам некоторых социальных критиков, именно через мир товаров создаются социальные категории, структурирующие персональную идентичность и упорядочивающие общество.

Представьте себе, что в суматошный вечер пятницы вы пришли в торговый центр и тут к вам подходит женщина с папкой в руках. На ней простой зеленый джемпер, и она спрашивает, не могли бы вы ответить на несколько вопросов. Какова вероятность того, что вы согласитесь? И повлияет ли на ваше решение тот факт, что на джемпере имеется зеленый крокодильчик Lacoste? А как насчет логотипа попроще? Все, кому мы задавали этот вопрос, утверждали, что их поведение не будет зависеть от того, какой именно логотип они увидят. Но факты говорят об обратном. Если на женщине-интервьюере надет джемпер без логотипа или с эмблемой малоизвестной компании, отвечать на ее вопросы согласятся лишь 14% посетителей торгового центра, в то время как маленький крокодильчик на груди поднимает это число до 52%.

Теперь представьте себе, что эта женщина постучала в вашу дверь и предложила сделать пожертвование известному фонду на исследования сердечно-сосудистых заболеваний. Повлияет ли крокодильчик на ее джемпере на сумму, которую вы готовы отдать? Все, кому мы задавали этот вопрос, утверждали, что нет. Но на самом деле при наличии известного логотипа сумма пожертвований увеличивается почти вдвое. Каким бы маленьким ни был крокодильчик, его воздействие весьма значительно.

Но имеет смысл отметить, что богатство — не единственная форма общественного статуса или признак ценности партнера. Многие потребительские мотивы будут павловскими (то есть условными) рефлексами выживания, назначение которых — подавать сигналы о наших партнерских качествах. Даже богатство связано с ценностью партнера не просто потому, что служит признаком наличия определенных ресурсов, но и потому, что свидетельствует об уме, самообладании и прочих полезных качествах.

Путь к статусу отнюдь не ограничивается богатством. Крутое потребление возникло именно благодаря увеличению возможностей обретения статуса. Для нас важно то, что в определенных сообществах существуют свои ценности и свое понимание статуса (ценности социального партнера), и как раз они и служат основой для образования таких групповых союзов — неважно, что именно они собой представляют: племя охотников-собирателей, офис, общество трезвенников, байкерский клуб, бунтарскую панк-группу или тусовку хипстеров. Чтобы понять, что у всех этих групп общего, давайте рассмотрим, в чем причина потребления.

Если вы слушаете радио, существующее на пожертвования, но никогда не отправляете ему денег, значит, вы пользуетесь щедростью других людей

Давайте сыграем в одну анонимную игру через Интернет — вы и еще три участника. Каждому дадут по двадцать долларов. Вы можете вложить любую часть этих денег (на ваше усмотрение) в групповой фонд. Все вложенные в фонд средства будут удвоены и равномерно распределены между четырьмя участниками. Вы сохраните все, что получите в этом раунде, а следующий начнете с новыми двадцатью долларами.

Допустим, раундов шесть, и у каждого игрока есть полная информация о групповом фонде. Сколько вы вложите в первом раунде? Если игроки вложат все свои деньги (по двадцать долларов), то каждый в конце раунда получит сорок. Но ловушка вот в чем. Каждый вложенный доллар принесет вам в этом случае всего-навсего еще один доллар. Значит, количество заработанных денег зависит от того, сколько вложат остальные участники. Если вы не вложите ничего, а все остальные вложат по двадцать долларов, вы сделаете на игре тридцать — плюс те двадцать, которые у вас остались, так что в целом у вас будет пятьдесят долларов.

Вы, вероятно, задумаетесь о том, что сделают остальные. Будут ли они щедры или поступят так же, решив выиграть за счет чужой щедрости? Как правило, некоторые игроки поначалу вкладывают достаточно большие суммы, но через несколько раундов вклады уменьшаются, и даже те, кто изначально был готов к сотрудничеству, перестают инвестировать свои деньги в групповой фонд. В результате он оказывается равным нулю.

Подобные дилеммы отражают одну из главных тайн социальной жизни: как возможно сотрудничество, если ему мешают личные интересы? И это не умозрительная научная проблема — с такими ситуациями мы сталкиваемся постоянно.

Возьмем, к примеру, проблему изменения климата. Чтобы с ней справиться, все страны должны снизить выбросы углекислого газа, но это вредит экономике. Поэтому у глав государств появляется искушение ничего не делать с собственными выбросами, при этом всячески убеждая других позаботиться об этом.

Аналогичным образом в сельскохозяйственных районах фермеры часто пользуются общими ресурсами (например, системой ирригации), но при этом каждый может попытаться забрать себе непропорционально большую часть, что приведет к истощению ресурса.

То же самое происходит с международными районами рыбного промысла.

А если вы слушаете радио, существующее на пожертвования, но никогда не отправляете ему денег, значит, вы пользуетесь щедростью других людей. И если уклоняетесь от уплаты налогов — тоже.

Хотя некоторых людей идея применения дарвиновских принципов к экономической жизни приводит в ужас, на наш взгляд, проблема как раз в том, что в экономической теории слишком мало дарвинизма.

Позвольте объяснить. Представление экономической жизни как конкуренции за ограниченные ресурсы — это лишь половина картины, имеющей отношение к теории отбора Дарвина. Чтобы понять другую половину, давайте рассмотрим любопытный эксперимент, на основании которого Дарвин выдвинул еще один свой знаменитый принцип.

Этот эксперимент был проведен в садах аббатства Уоберн к северу от Лондона. В двадцатых годах XIX века Джордж Синклер, главный садовник аббатства, засеял два равных по площади участка земли. На одном он посадил растения всего двух видов, на другом — двадцати. Если выживание одного вида обязательно означало бы вымирание другого — из-за соперничества за свет и питательные вещества, — то на участке с двадцатью видами можно было бы увидеть жесткую конкуренцию между ними, результатом которой стало бы уменьшение урожая. Но Синклер сделал удивительное открытие. Участок с двадцатью видами оказался почти вдвое урожайнее участка с двумя (очень ценное наблюдение для понимания важности биоразнообразия).

Вы, как личность, похожи на своего брата не более чем на случайного человека, проходящего по улице: братское соперничество за родительское внимание — очень мощная эволюционная сила

Не нужно далеко ходить, чтобы увидеть, как на нас влияет дивергенция. Если вы когда-нибудь раздумывали над тем, почему ваша личность так отличается от личностей братьев и сестер, почему ваши дети так не похожи друг на друга — несмотря на определенное внешнее сходство, — то один из ответов таков: конкурентное давление, действующее в семье, подобно тому, что существует в любой экосистеме. На самом деле вы, как личность, похожи на своего брата не более чем на случайного человека, проходящего по улице. Как мы видели в четвертой главе на примере щенков пятнистой гиены, конкурирующих за материнское молоко, братское соперничество за родительское внимание — очень мощная эволюционная сила. Это так же верно сегодня, как и в доисторические времена. В книжных магазинах на полках с литературой по воспитанию полно книг о соперничестве детей в семье, а в секции «Помоги себе сам» — не меньше книг о том, какие эмоциональные травмы оставляет родительский фаворитизм.

Мы считаем, что процессы, подобные тем, что вызывают различия между детьми в семье, способствуют и появлению разнообразных стилей жизни и потребительских микрокультур. То есть адаптивная хитрость консюмеризма заключается в том, как он снижает конкуренцию за общественный статус.

Человек всегда озабочен статусом. Когда пути для его достижения ограниченны, мы будем конкурировать за него, если нам не препятствуют никакие подчиняющие силы (как это происходит, например, в традиционном иерархическом обществе, управляемом элитой). Когда дороги к статусу открыты или же мы сами можем создавать новые, мы часто выбираем именно такие пути, чтобы избежать прямой конкуренции. Благодаря этому происходит диверсификация статуса и повышение его объема в обществе.

Образ жизни или микрокультура потребления — это социальная ниша. В каждой нише существуют свои ценности и нормы, касающиеся статуса. Будучи частью социальной ниши, человек обретает личную (статус) и коллективную (уважение) самооценку. Статусный плюрализм можно представить как социальную версию сада Синклера.

Размышляя о новых открытиях, свидетельствующих о том, что повышение покупательной способности увеличивает счастье, мы задумались, связано ли это с выросшим разнообразием стилей жизни. В тот момент Стив вел занятия по справедливому распределению благ — как общество должно распределять преимущества и обязанности среди своих членов (несколько лет назад он совместно с Мин Сюй и Седриком Аненом опубликовал статью об исследовании с получением изображений головного мозга). Может показаться, что эти темы очень далеки друг от друга, однако замечание известного американского философа Роберта Нозика, внесшего огромный вклад в решение проблемы справедливого распределения, подсказало нам наличие провокационной связи. Рассуждая о проблеме зависти, Нозик писал:

«Обществу проще всего избавиться от сильных различий в самооценке его членов, если в нем будет отсутствовать единый принцип измерений; его должны заменить разнообразные наборы измерений и принципов».

Но как реально достичь этого в обществе? Чем больше мы об этом размышляли, тем лучше понимали, что это должно быть похоже на разнообразное потребительское общество. Эти «измерения» создаются потребительскими микрокультурами — тем, что помогает людям и группам отличаться друг от друга. Упоминание Нозика об «отсутствии единого принципа измерений» означает, что не должно существовать единого мнения о ранжировании стилей жизни, то есть в обществе необходим плюрализм. Действительно, то, о чем Нозик писал как о «фрагментации единого мнения», прекрасно описывает происходящее в нашем обществе в последние тридцать лет. Если бы измерение было только одно, то мы бы увидели формирование иерархии, при которой каждый человек завидовал бы тем, кто стоит выше его. Это очень много зависти, и в таком случае статус кажется фиксированным ресурсом.

Давайте проведем мысленный эксперимент. Представьте, что существует только одно спортивное событие — забег на сто метров. В таком случае возникает очень жесткая дилемма статуса (не говоря уже о том, что доходы от Олимпийских игр, если бы соревнование продолжалось не более десяти секунд, значительно бы уменьшились). Слава и спонсорские деньги доставались бы очень небольшому числу людей. И учтите, что, даже если бы каждый человек на Земле научился бегать в два раза быстрее, иерархия осталась бы той же. Значение имеет не абсолютная, а относительная скорость.

Но, допустим, мы прибавим к этому еще одно соревнование — забег на милю. Теперь те, кто не слишком хорош в спринте, получают шанс добиться неплохих результатов в этом состязании, так как забеги на короткие и длинные дистанции требуют разных навыков.

В обществе наверняка бы велись нескончаемые споры о том, какое событие лучше — стометровка или забег на милю. Но людям нравятся такие нескончаемые споры именно потому, что единственно правильного ответа тут никогда не будет. О непреложных фактах споры не ведутся!

Само собой, Хишам эль-Герруж, который стал рекордсменом в беге на длинные дистанции, не страдал бы от недостатка статуса и, скорее всего, не имел бы причин завидовать Усэйну Болту. Готовы поспорить, что он завидовал бы ему куда меньше, чем второй спринтер в мире, который сравнивал бы себя с Болтом в одном и том же измерении.

Также интересно: Андрей Метельский: общество потребления испортило в первую очередь нас  

Как общество навязывает нам ложные идеалы

Увеличивая количество видов спорта, мы увеличим и общий объем статуса в спортивном мире. Существуют весьма убедительные причины считать, что примерно это и происходило в спорте за последние сто лет или около того.опубликовано econet.ru

P.S. И помните, всего лишь изменяя свое потребление - мы вместе изменяем мир! © econet